Пузырь всего на свете, пузырь пузырей, лопнул. В итоге это случилось не из-за соотношения цены и прибыли, обрушившегося со своей умопомрачительной высоты, и не из-за концептуального безумия отрицательных ставок, приведшего к паническому снятию вкладов в банках. Евро (пока) еще жив, и гиперинфляции (пока) не наблюдается. Непосредственной причиной стал экзогенный шок. Да, мы сознательно провоцируем читателя на то, чтобы он скептически закатил глаза сейчас, однако вспомнил бы это вступление, когда мы доберемся до макроэкономической чуши, которая привела нас туда, где мы сейчас находимся (и которая, кстати, работает прекрасно во всех возможных обстоятельствах, кроме контактов с реальным миром).
Мы оказались в трагикомическом положении. Судя по всему, чтобы справиться с этой чудовищно опасной “экзогенностью”, нам нужно в спешном порядке применять все те же меры, которые и сделали нас уязвимыми: печатать деньги, как в последний день, и забрасывать ими все, что движется. План буквально таков. Именно так мы сейчас справляемся с чрезвычайными ситуациями.
Это эссе посвящено странной реакции, которую я заметил у большинства профессиональных комментаторов, относительно того, что все происходящее — неизбежный результат развития капитализма. Не уверены, что именно эти люди подразумевают, или хотя бы считают, что подразумевают, под словом «капитализм». Если они имеют в виду «политико-экономический режим, господствующий в странах Запада с 1971 года и особенно ярко выраженный с 2009 года», тогда они технически правы, но при этом неправильно используют само слово. Если слово “капитализм” что-то и обозначает, то его определение должно как минимум включать понятие сбережения и роста капитала. Оно может включать и другую дребедень, но эти понятия должны присутствовать как минимум.
Сохранения и увеличения капитала не происходит, как не происходило его и до того, как стал господствовать этот режим с вводящим в заблуждение названием. Посему немного настораживает, что люди выстраиваются в очередь, чтобы защищать “капитализм” или, наоборот, нападать на него, в то время как предмет обсуждения уже очень далек от какого-то содержательного определения и скорее соответствует такому описанию: способствование бесцельному потреблению, в основном благодаря необеспеченному долгу, посредством уничтожения ценовых сигналов для капитала и истощения его запасов. Такой режим может вполне оказаться необходимым для нужд здравоохранения — мы не врачи, не эксперты в области биологии, эпидемий, вирусологии и других областях, и потому мы не будем отрицать достоинства такого подхода или выдвигать какие-либо предположения относительно его возможной эффективности. Мы просто хотели бы увидеть надлежащий экономический анализ того, почему мы оказались в этом положении, и со своей стороны предпринимаем все возможные усилия к тому, чтобы его предоставить.
То, о чем вы говорите — это ваши мысли о деятельности центральных банков, присвоении регуляторных функций и финансизации, но не капитализм.
Деньги — это история
Много написано о том, “что такое деньги”. Мы здесь предложим упрощенную версию для того, чтобы определить ключевые моменты и на их основании продолжать дискуссию. Наше повествование никак нельзя назвать ни всеобъемлющим, ни исчерпывающим, но оно достаточно верно отражает те реалии, о которых мы пишем.
Деньги — это история. История о том, какая работа была проделана с кредитом, который еще предстоит погасить. Это фокальная точка для универсального кредита. Это долговая расписка, которую все хотят обналичить, и, следовательно, при каждой передаче она снабжается записью об экономической ценности реально проделанной работы. Обратите внимание, что деньги не являются социальным конструктом, продуктом коллективного заблуждения или другой подобной порочащей концепцией, которая язвительно подразумевает, что деньги не так уж важны, и что, если бы мы захотели, то мы бы могли уже завтра изобрести им замену. Деньги, может быть, и являются историей, но качество этой истории крайне важно, и чем реальней эта история, тем лучше.
Под “реальностью” нам следует понимать, что процесс передачи денег обладает, и, хотелось бы верить, всегда обладал, устойчивостью к цензуре и гарантией неприкосновенности. Мы можем рассуждать об этом в категориях криптографии, поскольку существует аналогия — обеспечение безопасности и надежности сетевых коммуникаций. Передача денег — это отправка сообщения по сети экономического обмена. Этот процесс «устойчив к цензуре», если Аня знает, что ее сообщение для Пети будет доставлено Пете и только Пете, а не будет переправлено Васе или уничтожено. Он обеспечивает «гарантию неприкосновенности», если Петя знает, что сообщение пришло от Ани и только от нее, и что оно не от Оли и не от Светы, и ни от кого-то еще.
Когда деньги — будь то банкноты или строчки в базе данных — печатаются, нарушается гарантия неприкосновенности. Это равноценно тому, что принтер выделяет себе кредит от имени всех и каждого, против их желания и пользуясь их неведением. Не было проделано работы, которую кто-либо хотел бы компенсировать. За новыми денежными знаками, попавшими в обращение, не стоит экономической стоимости — она не создавалась, и ее создание никому не поручалось. Петя не знает, что его сообщение о передаче ценности получено от Ани и только от Ани, что оно не от кого-то кого угодно. Тот, кто осуществил выпуск денег, де-факто совершил атаку «злоумышленник-в-середине» на структуру экономического обмена.
Заметьте, мы — не злой старикашка Симпсон, который кричит на облако, возмущаясь, что деньги в принципе создаются — мы не настаиваем, чтобы вся экономическая деятельность велась с использованием золота. Создание денег посредством предоставления кредита может быть вполне обоснованным, если риск трансформации сроков оценивается свободно на базе процентов, которые причитаются акционерам кредитных учреждений, и смягчается посредством понятного им залога. Но так не происходит, если риск оценивается политической выгодой, не оплачивается никем и обеспечивается всеми. Также хорошо бы было уведомлять кредиторов о том, что происходит с их депозитами и получать их согласие на подобные действия, вместо того, чтобы поддерживать коллективное заблуждение о том, что их средства «находятся в банке».
Далее мы вернемся к последствиям таких действий, а пока что помните, что деньги — это универсальный кредит, и что их предложение на свободном рынке является отражением реальной ценности проделанной работы. Как сказал Оливер Вендел Холмс,
“Если мы действительно хотим быть ближе к реальности и правде, нам следует мыслить категориями вещей, а не слов, или, по меньшей мере, следует постоянно переводить наши слова в стоящие за ними факты».
Могут существовать веские социальные или политические причины для того, чтобы нарушить устойчивость к цензуре или гарантию неприкосновенности денег. Одной из таких причин может быть борьба со смертельно опасным вирусом. Но у этих действий будут последствия. Люди будут верить в неистинную историю, но действовать так, как будто она истинна. И в настоящее время мы переживаем величайшее из таких последствий.
Запасы и прирост
Другое определение денег — наиболее ликвидная форма капитала. Это определение, впрочем, довольно обтекаемое, так как под «ликвидностью» традиционно подразумевается то, насколько быстро и просто актив может быть конвертирован в деньги. Эта логическая тавтология работает, так как деньги можно конвертировать в деньги мгновенно и без каких-либо сложностей, однако такое определение все же стоило бы дополнить. Можно сказать, что деньги — самый продаваемый актив: актив, врожденным качеством которого является то, что он повсеместно принимается в обмен на другие активы, и не для нужд потребления, а для сохранения ценности для дальнейшего обмена. Обратите внимание, что в бартерной экономике, где участвует только товарная продукция, деньги несут лишь административную ценность: они помогают подсчитывать обменный курс. Где деньги реально привносят огромную социальную ценность, так это в определении обменного курса для товаров, которые нельзя потреблять, но которые используются для создания потребительских товаров, или для создания товаров, которые используются для создания потребительских товаров и т.д.
Все это указывает на то, что деньги сами по себе не являются самым важным аспектом капитализма. Как не являются таковым ни торговля, ни рынки, ни прибыль, и даже активы. Самый важный аспект капитализма — это капитал. “Товары, которые используются для создания потребительских товаров” — это форма капитала, но на самом деле мы имеем в виду нечто менее осязаемое, чем все указанное выше, некую потенциальную экономическую энергию, сохраняемую в процессе трансформации материалов во все более и более высокие формы сложных товаров, но всегда готовую к высвобождению для участия в другом таком же процессе трансформации. При таком рассмотрении капитал не является каким-то особым понятием или принципом поведения — он может существовать только в качестве логичного свойства социальной системы, в которой обмен долями собственности на частные активы проходит беспрепятственно.
Капитал — это запас, и он измеряется валютой. Он существует (и в теории может быть измерен) в любой момент времени. Деньги и активы также являются запасами, что означает, что их можно измерить в любую минуту. Но цифры сами по себе не несут смысла, поскольку они зависят от единицы, выбранной для определения его объема: например, доллара. Цифры в евро, иенах или биткоинах будут другими.
Такие меры, как “доход”, “прибыль”, и, с небольшой натяжкой, даже “сделки”, являются приростом. Их объем определяется как объем валюты в течение определенного периода. Мгновенной прибыли не бывает — она образуется за какой-то промежуток времени. Это значит, что цифры, отражающие прибыль, как и прирост, чувствительны к единице измерения валюты и времени. Чтобы избежать путаницы, будем считать валютой по умолчанию доллар, но по мере повествования будем играть с этой концепцией, чтобы прояснить некоторые моменты.
Это может показаться семантическим различием, но оно является ключевым: вам нужны запасы для создания прироста, и прирост для пополнения запасов. Весь наш анализ относительно несостоятельности (моральной и фактической) нашей финансовой системы может в той или иной степени отталкиваться от осознания, что эту простую максиму многие просто не понимают. А что это означает на практике?
“Экономика” — это множество бизнесов, которые для удобства поделены на финансовые и нефинансовые (мы ненавидим выражение “экономика” и постараемся не использовать его, кроме тех случаев, когда избегать его будет совсем нелепо). Это существительное, которое на самом деле должно быть глаголом, поскольку его используют, чтобы отражать состояние прироста, а не запасов). Финансовые компании следят за выделением ликвидных средств, подбирая в соответствии с предпочтениями тех, кто выделяет капитал, в вопросах воспринимаемого риска, сроков и т.д., нефинансовые бизнес-проекты с соответствующими характеристиками. Нефинансовые компании превращают ликвидный капитал в неликвидный — все более и более высокие формы сложных товаров — в стремлении удовлетворить предполагаемый покупательский спрос. Если они получат прибыль, это значит, что они оказались правы относительно существующего спроса на товар или услугу. Если они получат прибыль, это значит, что они эффективно удовлетворили спрос, что они произвели больше, чем затратили. Прибыль — это и выплаты тем, кто предоставляет капитал, и возможность реинвестиций без необходимости привлекать стороннее финансирование.
Нефинансовые предприятия не могут генерировать доход или прибыль, не получив сначала капитал. Проще говоря, вы не можете продавать товар, не купив или не произведя его, и не можете заплатить за сырье до того, как получили прибыль, если у вас нет первоначального финансирования. Либо все может быть еще сложнее, но, очевидно, также связано с созданием материальных благ: вам нужно купить оборудование (средство производства высшего порядка), которое использует сырье и выпускает что-то более сложное и ценное. Естественно, что само по себе оборудование вам не нужно, вам нужны результаты его работы. Оборудование нужно купить за ликвидный капитал, а оно само затем будет представлять собой неликвидный капитал. При желании его можно сделать ликвидным (продать за деньги), но его первичная ценность представляет собой экономическую потенциальную энергию — это запас, который создает прирост.
Вам нужны запасы для создания прироста и прирост для пополнения запасов. Чтобы запустить бизнес, вам нужно финансирование, а чтобы поддерживать его работу, вам нужна прибыль. Прибыль нужна для того, чтобы возвращать финансирование. Прибыль также может дать владельцу бизнеса возможность работать без привлечения дополнительного финансирования и самостоятельно обеспечивать требования к уровню капитала на устойчивой основе. Все это применимо как к отдельной компании, так и к обобщенной “экономике”.
Процветание как одной компании, так и их совокупности, должно оцениваться не по “росту” выручки или дохода — или даже капитала, — а по соотношению прибыли к капиталу, по доходности вложений. В идеале этот показатель должен геометрически усредняться с учетом крайне продолжительного периода — ведь за отдельно взятый год может не наблюдаться значительных инвестиций (учет на основе полного начисления существует прежде всего для того, чтобы как минимум предоставлять какую-то полезную информацию за более короткие временные периоды), но продолжительность кредитных циклов сделает непонятным то, что на самом деле происходит в течение 10 или 20 лет. Высокий уровень доходности — это высокий коэффициент прироста к запасам. Если весь прирост реинвестируется, это будет коэффициент роста запасов, который будет полноценно отражать рост “экономики”.
Вспомните о “размерности”: соотношение прибыли за один год и прибыли предыдущего года — это даже не “рост”, а увеличение. Доходность капитала — это темп роста. Он измеряется как единица за период времени. Экономическое благополучие и устойчивость можно разумно измерять посредством совокупной доходности капиталовложений. Но, как и следовало ожидать, весь мир считает и вычисляет совершенно иначе…
“Рост ВВП” и прочие бессмысленные метрики
Повсеместное неправильное понимание понятий “деньги”, “капитал”, “запасы” и “прирост”, в сочетании с “ростом ВВП” образует взрывоопасную смесь. Поняв, в каком ключе обычно обсуждается ВВП, и почему такие обсуждения выдают вопиющее невежество в вопросах денег и капитала, мы сможем правильно оценить тот кризис, с которым столкнулись. Этот раздел — середина эссе, поворотный момент между теорией и практическим анализом.
На наш взгляд, с “ростом ВВП” есть как минимум три проблемы; все они имеют отношение к текущему кризису, и все их мы будем обсуждать:
- i) «экономическое благополучие», которое, как заявляется, этот показатель должен измерять, на самом деле измерить невозможно;
- ii) понятие «экономическое благополучие», которое, как заявляется, этот показатель должен измерять, с политической и социальной точки зрения неуместно;
iii) это в принципе не «темп роста».
- i) «экономическое благополучие», которое, как заявляется, этот показатель должен измерять, на самом деле измерить невозможно
ВВП — это общая денежная стоимость товаров и услуг, произведенных в регионе за определенный период. Если кто-то говорит, что “экономика” выросла на 2%, они, скорее всего, имеют в виду, что на эту сумму увеличилось количество произведенных товаров и услуг. Конечно же, производство не всех товаров и услуг выросли именно настолько — где-то, наоборот, может наблюдаться сокращение объема. Значение имеет общая денежная стоимость. Если товара A стоимостью 1 доллар произвели на 1 единицу меньше, а товара B стоимостью 2 доллара — на 1 единицу больше, то ВВП в любом случае увеличится на 1 доллар.
Пока все понятно. Здесь все можно измерить, так в чем же проблема? Со временем люди изобретают новые или улучшенные товары и услуги. Когда это происходит, здесь уже нет места A или B. Появляется нечто другое: C. ВВП, которым до этого времени замерялось увеличение в производстве A и B, теперь отслеживает и C. При наличии достаточного времени спрос на A, B и C может пропасть, и в итоге ВВП будет состоять только из X, Y, и Z — из тех переменных, которых вначале просто не существовало. Как можно сказать, что экономик “выросла”, если она не производит больше того, что производила раньше?
Неудовлетворительный ответ состоит в том, что, когда был изобретен товар C, его рыночная цена была сопоставима с товарами A и B. В этом случае сравнение возможно. Но курс обмена между A и C появился только после того, как был изобретен товар C. До этого С нельзя было купить ни за какие деньги. Благодаря инновациям мы расширили свои возможности, чтобы направить капитал на производство чего-то нового. Стоимость C отражает лишь цену выбора его производства и потребления после его открытия, а не стоимость, заложенную в самом открытии. Не существует обменных курсов для будущего.
Ценность открытий со временем накапливается. Реальная иллюстрация долгосрочного “роста ВВП” подтверждает всю его нелепость. Если рассуждать в терминах ВВП, вьетнамец в среднем зарабатывает столько, сколько американец зарабатывал в 1880-х годах. При этом продолжительность жизни вьетнамцев такая же, как у американцев в 1980-х годах. Современный вьетнамец живет в мире смартфонов и пенициллина, тогда как американцы 1880-х освещали свои жилища свечами и могли запросто подхватить смертельную бактериальную инфекцию. Возможно, экономисты считают денежный эквивалент их доходов сопоставимым, но так происходит потому, что они не замеряют и не могут замерять постоянные улучшения, которые привносит человеческая изобретательность.
Экономики не «растут», они меняются. И вы не можете измерить гипотетические построения в долларах.
- ii) понятие «экономическое благополучие», которое, как заявляется, этот показатель должен измерять, с политической и социальной точки зрения неуместно
Мы призываем читателей ознакомиться постом Оле Питерса Democratic Domestic Product («Демократический внутренний продукт»), а также с более обширной исследовательской программой Ergodicity Economics, участником которой он является. Здесь же мы приведем только наиболее актуальные тезисы из его исследования.
Рост ВВП — это рост благосостояния среднестатистического человека, а не средний темп роста благосостояния отдельного человека (именно это Питерс называет ДВП, или демократический внутренний продукт). Рост ВВП — это плутократическая метрика, которая не учитывает моменты распределения высшего порядка, из которых он получен. Вполне возможно, что благосостояние всех людей, кроме одного, снизилось, и при этом ВВП — вырастет. На самом деле нечто похожее происходит в Европе и в США со времен финансового кризиса. ВВП растет, а при этом средние показатели дохода, реального дохода, активов, чистых финансовых активов и т.д., не меняются или даже падают. Прибыли все активнее концентрируются в руках богатых людей, вплоть до того, что в некоторых случаях и более 100% прибыли переходит к самым обеспеченным людям. Другими словами, одни группы населения становятся беднее, а другие богатеют все быстрее, благодаря чему ВВП по-прежнему растет.
Хотя есть причины полагать, что происходящее можно списать на технологические и геополитические изменения, ниже мы поясним, почему считаем, что такую ситуацию во многом можно объяснить насаждением государством доминирующего режима политической экономики и ужасающим непониманием принципов, лежащих в основе денег, капитала и прибыли.
iii) ВВП — это в принципе не «темп роста»
Как говорилось выше, это “увеличение”. ВВП — это разница между двумя приростами. Темп роста — это прибыль, прирост запасов. Более того, ВВП даже не является корректным приростом, который необходим для подсчетов прибыли, поскольку он является суммой дохода, но не прибыли. Скрупулезно придерживаясь этой абсолютно неактуальной метрики, очень легко можно дойти и до следующих действий:
- поощрять бесприбыльный доход, который означает реальный спрос, но неэффективное использование ресурсов при удовлетворении этого спроса. Капитал является одним из таких ресурсов — возможно, самым важным — а значит:
- поощрять уничтожение или потребление капитала или краткосрочное максимальное увеличение потребления в ущерб долгосрочной возможности производить то, что нам бы хотелось потреблять. Представьте себе фермера, который ест семена, а не сажает их. Его потребление увеличивается, но в итоге он полностью теряет возможность потреблять.
Также бесполезна капитализация рынка ценных бумаг, если она не рассматривается в определенном контексте. Очевидно, что рост акций — это, так или иначе, хороший показатель, потому что он означает, что те, кто предоставлял капитал, получают прибыль, и что компании, которые подтверждают жизнеспособность их экономического предложения, могут привлекать капиталовложения с меньшими затратами. Но рост должен быть обоснован экономической успешностью. У отдельных компаний оценка стоимости может рвануть вверх без привязки к их показателям — либо в результате хайпа, либо заслуженно, поскольку их перспективы на будущее улучшаются. Но когда оценки по всему сектору идут вверх без привязки к доходности капиталовложений, не говоря уже о росте денежных потоков или балансовой стоимости собственного капитала, то здесь явно не все в порядке.
Есть два очевидных претендента на то, что что-то пойдет не так, и они вполне могут усилить воздействие друг друга, сорвавшись в смертельное пике: инфляция и спекуляция.
Говоря об инфляции, мы проигнорируем такие тупые эвфемизмы типа “смягчение кредитно-денежной политики” и “поддержка рынка” и хотим привлечь внимание читателей к простому факту: на финансовые рынки вливаются искусственные деньги, чтобы увеличить цены выше того уровня, на котором они могли быть в реальности. Когда цены повышаются потому, что валюта теряет ценность, это называется инфляцией. С социальной и политической точки зрения, тот факт, что выросли цены на молоко и хлеб, или жилье и здравоохранение, а не на финансовые активы, может значить крайне много, но с экономической точки зрения это роли не играет. Это отражает лишь то, для покупки чего в первую очередь использовались искусственные деньги. В конечном итоге это распространится на все товары и услуги. Ниже мы еще вернемся к побочным последствиям того, что искусственные деньги направляются конкретно на финансовые активы, ну а пока мы просто хотим сказать, что цены искусственны и не отражают реальности.
Стоит пояснить, что под “спекуляцией” мы не подразумеваем ничего принципиально негативного. Финансово неграмотные демагоги, как правило, объявляют спекуляцию виновником последствий краха рынка, на котором производились финансовые вмешательства. На самом же деле спекулянты скорее пытаются направить цены для отражения реальной ситуации, а искусственные деньги толкают цены в обратном направлении. Мы просто хотим сказать, что инфляция на финансовых рынках может спровоцировать несколько нездоровую спекуляцию. Если для участников рынка становится очевидно, что поток денег не будет перекрыт, то это на самом деле снижает мотивацию к спекуляции против ложных сигналов, которые поступают от инфляции, а начинает способствовать самой инфляции. Ник Картер, который занимался редактурой данного эссе на ранних этапах, обратил внимание на то, как много так называемых “армагеддонщиков”, которые всегда ждут падения рынка, сменили свои короткие позиции на лонги в 2016 году, когда поняли, что рост и не думает прекращаться.
Представим, что вы — пенсионный фонд, которому для беспроблемного выполнения своих обязательств необходимо получать прибыль в размере 8%. Представим, что рынок акций раздут настолько, что вы, говоря откровенно, можете ожидать только 2% доходность в долгосрочной перспективе, если предположить, что в какой-то момент оценки цены будут отражать реальную ситуацию. У вас возникнет искушение посмотреть в сторону других типов активов, которые не настолько плохи. Но если у вас есть основания полагать, что искусственные деньги будут толкать цены вверх дольше временного горизонта, после которого вы ожидаете разворота, тогда вам, вероятно, разумней продолжать привлекать инвестирование и получать свои 8% только от инфляции. Таким образом, те, кто в других обстоятельствах имел бы стимулы для способствования коррекции эффекта манипуляции, сейчас имеют все стимулы для усиления этой манипуляции, если она достаточно сильна.
Когда этот порочный круг разворачивается в полную силу, идея замерять “экономическое благополучие” только посредством увеличения (не роста) оценок стоимости фондового рынка может показаться еще более нелепой, чем идея о “росте” ВВП. Это не показатель, замеряющий доходность. Он ни слова не говорит об устойчивом развитии, и, при том сценарии, который мы наблюдаем как минимум в течение последних 10 лет, он практически гарантированно будет скрывать крайне разрушительное, неправильное использование капитала, или даже его откровенное уничтожение.
Что бы произошло в экономически здоровом капиталистическом обществе
А произошло бы много чего. Пробежимся по основным моментам, более или менее продиктованным здравым смыслом и естественным образом вытекающим из всего того, о чем мы говорили ранее.
- Вы могли бы хранить свое состояние в деньгах. Деньги являются сохраняемым и признанным эквивалентом работы, проделанной в прошлом, выкупаемым за товары и услуги в настоящем или будущем. Деньги не должны постоянно терять в стоимости. Если не учитывать некоторые аспекты, касающиеся условий предоставления кредита и системного использования заемного капитала, которые немного усложняют вопрос и которые мы не будем здесь рассматривать, при прочих равных условиях, вы сможете ожидать, что покупательная способность денег будет расти практически параллельно с совокупной прибылью на капитал, потому как та же самая проделанная в прошлом работа теперь даст выход к большему количеству товаров и услуг.
- Это означает, что вы давали бы в долг средства на рисковые проекты только в том случае, если бы вам этого хотелось, а не потому, что вы обязаны это делать, чтобы обрести какую-то надежду на сохранение своего капитала. Это означает, что капитал оценивался бы так, чтобы точно отражать предпочтения общества, — сохранять и потреблять — а инвестиционные проекты соответствовали бы этим предпочтениям.
- У правительств наблюдались бы профициты или общество признало бы и приняло возможность введения чрезвычайного налога. Печать денег — это скрытый налог на богатство, который, как говорилось выше, делает хранение денег невыгодным. Решение запустить печатный станок обладает аналогичным эффектом первого порядка с точки зрения передачи средств, но также и скрытым эффектом второго порядка, когда капитал направляется на неправильные цели из-за политической выгоды и трусости.
- Также у правительств была бы (или должна была бы появиться) мотивация для того, чтобы постоянно действовать в общественных интересах. Им не нужно было бы обязательно и любой ценой поддерживать уровень инфляции на финансовых рынках. Их не нужно было бы подстраиваться под Уолл-стрит, не нужно было бы принимать законы о банках, написанные самими банкирами, и правила безопасности воздушных перевозок, написанные перевозчиками с сомнительной репутацией. Если это означало бы необходимость ввести меры с катастрофическими краткосрочными последствиями для экономики ради благополучия населения (и во избежание еще более катастрофических последствий для экономики в долгосрочной перспективе), то они вводились бы без колебаний и лишних обсуждений. Они бы вводились, а ценам бы позволялось подстроиться под новые реалии без политических последствий.
- При принятии решений об инвестициях могли бы реально учитываться социальные и экологические аспекты без риска ответственности за инвестирование на не наилучших доступных условиях. Если у вас существует постоянная мотивация к увеличению прибыли в краткосрочном периоде, вы задумаетесь о том, чтобы уволить всех сотрудников и перенести производство в Китай. Если у вас есть мотивация к увеличению прибылей в долгосрочной перспективе, вы сможете удвоить вложения в сотрудников и вытерпеть издержки, связанные с более экологичным производством. Очевидно, что такое производство является общественным благом в более широком смысле, но найти мотивацию и обосновать такой подход достаточно просто, ведь в противном случае последствия сильнее всего скажутся на местных жителях, которые работают для вас.
- Частные лица и компании гораздо чаще покупали бы страховки. Сохранение средств считалось бы гораздо важнее роста благосостояния с целью опередить инфляцию, и поэтому поощрялась бы осторожность и страхование во избежание любых “экзогенных” катастроф. Вернее сказать, что поступать таким образом было бы настолько разумно, что не создавались бы условия для того, чтобы этого не делать.
- Не было бы операций по спасению от банкротств. Исчезло бы понятие “системообразующий”, поскольку от таких случаев — и даже от “экзогенных” — предоставлялось бы страхование. Если компания разоряется, ее (заинтересованные) доноры капитала исчезнут, ее (заинтересованные) доноры заемного капитала не возместят ущерб, а ее оставшиеся обязательства будут покрыты страховкой. Правительства смогут играть еще более важную роль, защищая потребителей в таких случаях, но при том условии, что они i) могут себе это позволить и ii) что у них нет идущего вразрез стимула для того, чтобы стать на сторону компании, или что не существует морального риска встать на обе стороны и способствовать беспределу.
- У руководителей компании была бы мотивация для введения долгосрочных мер для роста реальной стоимости, а не краткосрочных мер для роста стоимости в расчете на акцию. Стоит пояснить, что в теории выкуп долговых обязательств является ценным инструментом для правильной оценки капитала. В целом мы не выступаем против них, но признаем, что на практике выкуп зачастую используется как средство для укрепления стоимости в расчете на акцию, а не реальной стоимости. В следующей части мы будем рассуждать о том, что подобное поведение является патологией доминирующего политико-экономического режима, с критикой которого мы выступаем в данном эссе.
Продолжение следует.